слёзы боли

несколько часов до смерти Юри и виктора

Юри ненавидит свои ноги. Слишком слабенькие для фигуриста и, кажется, даже кривые. Большой размер стопы, делающий её несуразной, короткие пальцы. Ничего красивого. И, самое главное, именно на правой лодыжке нашли себе место грёбаные часы. За это Юри ненавидит свои ноги больше всего. Он просыпается рано, слишком взбудораженный сегодняшними соревнованиями. Финал. Он прокатывает программу у себя в голове раз за разом, не вставая с кровати, и почти забывает обо всём другом. О разводе родителей из-за того, что папа встретил соулмейта, о травме Пхичита, которая, скорее всего, выведет того из спорта навсегда. Вот только часы всё ещё стоят перед глазами, нагло и будто в насмешку сверкая синим циферблатом. Сегодня — два месяца. Два месяца до смерти его родственной души. Юри до сих пор толком не определился, что значит для него существование соулмейта. С одной стороны, воспитанный на этой идее он чувствует трепет перед одной мыслью о том, что где-то на планете есть человек, с которым ты един ещё задолго до встречи. С другой же, всё это ему кажется абсолютно глупым. Можно не сойтись характерами, можно никогда не встретиться, можно влюбиться и не в соулмейта, можно вовсе родиться с уже отрицательными числами на теле. Больно знать, что ты не найдёшь свою родственную душу, потому что её нет на земле уже триста лет. У тренера такая ситуация. Когда Кацуки забирается в душевую кабинку, то первым делом в тысячный раз пытается стереть жёсткой щёткой ненавистные часы. Он растирает кожу до крови, но время всё равно неумолимо идёт, с каждой секундой приближая неотвратимое. Юри знает, что часы никогда не врут. Но он хочет, чтобы система хоть единожды дала сбой. *** Природа точно не ошибалась, когда создавала Виктора Никифорова. Кацуки заворожён его грацией, его сильным телом, его взглядом, за которым, пожалуй, кроется слишком многое. Итог турнира предрешён, тут и думать нечего. Юри соревнуется со своим кумиром, и этого вполне достаточно, чтобы считаться счастливым. Выходя на лёд, японец неловко спотыкается о железный порог. Худшего начала разминки и быть не может. Позор при всех соперниках. Его немного спасает то, что Никифоров не даёт ему основательно упасть, поймав на полпути к удару головой. Немного, потому что тут же топит. От одного касания их тела покрываются синими электрическими зарядами, которые отчётливо видны сквозь костюмы. Через несколько секунд сияние исчезает. Виктору Никифорову осталось жить ровно два месяца. Юри обнимает его, вдыхая запах чистого тела. Конечно же, у Виктора золото. Окрылённый, удивлённый и немного напуганный Кацуки с успехом занимает четвёртую строчку. Да, до пьедестала в этот раз не дошёл, но главная награда — соулмейт. Они сбежали с банкета, пытаясь подарить друг другу всё то тепло, которое, по идее, должны были отдать уже очень давно. Кацуки никогда и не догадывался, что человек может ощущать, будучи рядом со своим соулмейтом. Наверное, пусть это жестоко по отношению к матери, но своего отца он теперь понять может. Юри старается не думать о том, что таймер неумолимо приближается к нулю с каждым их поцелуем. Виктор слишком нежный, слишком домашний и уже слишком родной. Они лежат, касаясь носами, и Кацуки наслаждается необычными платиновыми волосами, что в свете Луны по-особому прекрасны. — Давай не показывать друг другу таймеры? — шепчет Юри после очередного поцелуя. Он знает, что эта просьба вполне нормальна, но страх того, что Виктор догадается об истинной причине, невольно закрадывается куда-то глубоко в душу, не собираясь уходить уже никогда. Никифоров проводит рукой по его щеке, а потом обнимает, обхватив за талию. — Тоже об этом думал, — звучит через паузу в номере, и Юри почти облегчённо выдыхает. Один месяц и двадцать дней. Они остаются в Сочи, снимая квартиру, не в силах решить, где пока жить. Время неумолимо бежит, и с каждым часом Юри всё отчётливее кажется, что он должен сказать Виктору о его судьбе. Им отведено удивительно мало, и Кацуки хочется, чтобы они провели это «мало» по максимуму. Вот только он умом понимает: если человек знает, что умрёт, это короткое время до своей смерти он потратит на усилия побороть страх и боль. Бояться своей кончины — так же естественно, как и дышать. Без страха смерти человек просто смешон и глуп. Однако Юри не хочет, чтобы Виктор страдал, впадал в депрессию, переставал тренироваться. И Юри молчит, потому что лучше уж они будут любить так, будто впереди ещё целая вечность. Один месяц и пятнадцать дней. Юри старательно лепит на свои часы ещё один кусок пластыря. Его всего трясёт, и это совсем не от холода. Их первый секс не будет неожиданностью, ведь сокрытие таймеров — то, о чём они успели договориться ещё в первый день, а к этому нужна подготовка. Но Кацуки волнуется. Боится, словно маленький ребёнок, прячущий последствия очередной шалости. Вдруг Виктор всё равно увидит? *** Юри всё это кажется сном, потому что кожа у Никифорова слишком мягкая, слишком чувствительная к любым ласкам. Кацуки неспешно целует пупок, вызывая очередной стон. Виктор выгибается и, кажется, горит изнутри. Проводя языком по линии нижнего белья, японец словно видит перед глазами циферблат таймера, и действовать от этого хочется быстрее. Он стягивает трусы со своего соулмейта, тут же рукой накрывая его член, горячий, уже сочащийся смазкой. И Юри спускается ниже, вбирая его в рот, посасывая тягуче-плавно, медленно, томя уже давно раскрасневшегося партнёра. Любимого? Виктор растягивает его неспешно, словно в отместку за минет, зато двигается потом быстро, резко, заполняя Юри полностью. Кацуки плачет. Ему больно физически, потому что в первый раз, а ещё он не может выкинуть из головы то, что всё это между ними исчезнет через полтора месяца. Знает это только он один, от этого, правда, не лучше никому. Виктор выцеловывает каждый сантиметр его кожи в награду за то, что стерпел. Он пытается замолить удовольствием все слёзы Юри, вот только того заботит совсем не физическая составляющая. Один месяц. В современном мире с самого детства у человека формируется довольно мрачное представление о смерти, и Кацуки не исключение. Как только в семье случалась трагедия, маленького мальчика ограждали от этого, как могли. Он не мог попрощаться с любимой бабушкой, не был ни на одних похоронах своих родственников. Умерших вообще при нём не обсуждали, и он мог словить только тайно подслушанное «она посинела» или «страшно смотреть». Сейчас смерть дышит ему в затылок. Так легко говорить о ней, когда ты далёк от этого. Кажется, без смерти наше существование превратилось бы в вечную скуку, но это только пока она не стучит в дверь вам или вашим близким. Кацуки больно видеть счастливого Виктора, он запоминает каждую улыбку, каждое касание, каждое «люблю». Они словно дети, их отношения такие нежные, такие высокие, что Юри хочется рвать на себе волосы от обиды. Ме-сяц. Месяц. И всё это уйдёт, канет в лету, словно и не было никогда. Двадцать дней. Мама выглядит нездорово. Она обнимает их обоих крепко-крепко, но видно, что силы остались где-то в прошлом. Неяркая притворная улыбка, она старается. Справляться без отца с Ю-топией у неё получается всё же лучше, чем изображать счастье. — Ты бы бросил кого-нибудь ради меня? — тихо шепчет Юри, когда они вместе наслаждаются источниками. — Я бы бросил для тебя всё, — Виктор притягивает его к себе, обнимая со спины. Юри откидывает свою голову ему на плечо, смотря прямо в глаза. Никифоров улыбается, чмокнув его в нос, и смотрит с такой неприкрытой любовью, что в который раз становится слишком больно. Юри даже порывается снять сейчас повязку с таймера, почти тянется рукой, но останавливает сам себя. Это только нагонит на Виктора панику. Уже ничего не изменить. «Наслаждайся, глупый Юри», — звучит в его голове, когда он млеет под очередным поцелуем. Семь дней. Не-де-ля. Кацуки заставляет Виктора делать как можно больше совместных фото, любовно распечатывая каждое. Он собирает для себя самого доказательства того, что «они» были реальностью. Они любили друг друга, были единым целым, как и положено соулмейтам. Мама потихоньку оживает рядом с сыном, и Юри просит Виктора остаться ещё чуть-чуть. Он понимает, что, скорее всего, расстанется с ним здесь, в Хасецу. Где его часы начали свой ход, там и остановятся, сваливаясь в минусовое значение. Почему любить так больно? Три дня. Виктор, словно издеваясь, дарит ему кольцо. Золотое, обручальное, с гравировкой, прямо при матери за семейным ужином. Юри счастливо плачет, когда прохладный металл касается его пальца. Он испытал с этим человеком всё, как можно его отпустить вот так? — Ты ведь всегда будешь меня любить? — спрашивает Виктор, когда их ноги переплетаются после очередного секса. Юри поправляет сбившуюся повязку на часах. — Вечно, — кивает японец. — А ты? — Спрашиваешь, глупый, — Никифоров переплетает их пальцы. — Даже после смерти. Всегда. Мы же соулмейты, помнишь? Юри сглатывает, потому что тема о кончине вызывает у него дрожь. Опасение, что Виктор увидел таймер, с силой сдавливает горло, и он не может ответить хоть что-то. Но Виктору и не нужно ответа. Шесть часов. Юри резко хватает его за руку в попытке вернуть на кровать. — Не уходи, — шепчет. — Я просто в туалет, — смеётся Виктор, вновь вставая. — Пожалуйста, не уходи, — молит Юри, почти плача. Виктор смотрит на него сначала неверующе, а потом понимающе. Он ложится, обнимая своего соулмейта сильно-сильно, а Юри сдерживает подступающие слёзы. Он старается не заснуть, впитывая каждую секунду единения. Он не смог до конца насладиться этими двумя месяцами, потому что слишком много внимания уделял тому, как скоро они закончатся, и сейчас Кацуки себя за это корит. Надо было жить каждый день, будто бы он последний. Но сейчас ему остаётся лишь вдыхать запах любимого. Сорок минут. Юри просыпается от непонятных звуков. Открыв глаза, он видит, как стонет Виктор во сне. Его стоны переходят в хрипы, он выгибается, и Кацуки соображает. Агония. Предсмертная. Он плачет. Дрожащими руками набирая номер телефона врача, парень затем так же быстро произносит адрес. Понимает, что часы вот-вот остановятся, но хотя бы попытаться обязан. Юри старается разбудить Виктора, привести его в чувство, но тот не реагирует, продолжая болезненно корчиться. Кацуки срывает повязку с таймера. Его соулмейт будет так мучиться ещё полчаса, и Юри от этого больно самому. Он ложится на живот к Виктору, обнимая, купая его тело в слезах. Он знал, что так и будет, но принять это не в силах. Сейчас Кацуки понимает, почему в детстве его так старательно ограждали от смертей. Это страшно, это почти убивает тебя самого. Юри не теряет надежды. Он бьёт Виктора наотмашь по лицу, бьёт, но не получает реакции. Судорожно раздумывая, что вообще может привести человека в сознание, Кацуки целует Виктора сквозь стоны, но и это не работает, даря лишь глупое разочарование. Десять минут. Юри старательно проводит по его члену рукой, понимая, что эти действия являются последним нормальным вариантом. И, как оказывается, действенным. — Виктор, Витя, я тебя безумно люблю! — он покрывает его лицо смазанными поцелуями. — Моё время на исходе, да? Сколько там? — медленно шепчет Никифоров. — Шесть минут, — через небольшую паузу сообщает Юри. — Люби меня всё это время, хорошо? А я буду любить тебя, — его глаза закатываются. — Спасибо, что не говорил. Я ценю это. В комнату врывается врач, а за ним, испуганная, заходит мама. Юри думает, как долго он протянет без Виктора Никифорова, и не находит ответа. Кратко объясняя, что случилось, он получает лишь «это не остановить» и сочувственные взгляды от обоих недавно вошедших. Синдром внезапной и необъяснимой смерти. — Прямо как я сам, да? Как прозаично, — Виктор криво улыбается, услышав диагноз, а Юри кладёт его голову себе на колени, укачивая. Глупый Виктор, шутящий невпопад. — Тише-тише, всё будет хорошо, — слёзы падают Никифорову на лицо, но им обоим всё равно. Врач закрывается руками, чтобы спрятать своё состояние, и мать Юри, почти что потерявшая сознание от такого удара, всё же уводит доктора из комнаты, видя, что на часах у сына осталось тридцать секунд. — Умереть рядом с любимым — это счастье, Юри, уж поверь, — он делает паузу. — Обещай мне, что не посмотришь на таймер, хорошо? Обещай. Юри несколько раз кивает головой, всхлипывая, хотя и без того, наверное, не взглянул бы на часы. Он сам не знает, сколько готов жить. — Поцелуй меня, — десять секунд. И Виктор умирает, оставив на его губах влажный след. Юри сидит, обнимая уже мёртвое тело, раскачиваясь из стороны в сторону. Страшно. Это страшно. В дорамах и аниме Кацуки видел многие смерти, которые сопровождались трагичной музыкой. На самом деле, когда твой близкий погибает, тишину разрывает только его вымученное дыхание. А потом ты начинаешь слышать колокол, который звонит уже по тебе. Юри трясёт. Их история должна была закончиться не так, не сейчас. Лучше бы вообще не заканчивалась. Он встаёт с кровати, аккуратно уложив мёртвого Виктора, а сам закрывает на замок дверь. Он не в силах сдержать обещание, данное своему соулмейту. Юри хочет посмотреть таймер, но так, чтобы никто об этом не узнал. Всё ещё дрожа, он отцепляет от кожи пластырь, слишком спокойно принимая то, что показывают открывшиеся ему часы. Три минуты.