Ноунейм | РЕДАКЦИЯ

#14 Похмелье [А]

— Не открывай глаз.

— Что?

— Лина, прошу тебя. - Я с трудом оторвался от таких желанных губ, в последний раз дотронулся до них, и напялил злосчастную маску на нос. Лина послушно сидела на моих коленях и жмурилась.

Или не Лина?
Ответа я не знал.

В миг стало как-то зябко; радио забарахлило и умолкло, чайник противно свистел. Магия улетучилась, остался грустный, невозможно однообразный быт.

— Все, можешь открывать. - Она послушалась, и с каким-то особым недоверием принялась меня рассматривать.

— Ты подстригся?

— Да. А что с тобой?

— Со мной? - Непонимающе переспросила она, пытаясь дотянуться до пачки сигарет и зажигалки, валявшихся на столе.

— Ты какая-то молодая.

— Я? - Лина залилась смехом, но через секунду закашлялась. - Интересно, почему ты так считаешь?

— Потом покажу. Ты уже заметила мои подарки? - Лицо ее мгновенно изменилось, вытянулось, и я увидел лису-кокетку.

— Да, но сразу пошла сюда.

Лина вдохнула сигаретный дым, улыбнулась, и выдохнула серое облачко в мое лицо.

— Ты что, болеешь? - Я не знал, что ответить.

— Иди, залезь в пакет на столе, а я поставлю букет в вазу.

Пепел с конца сигареты упал мне на руку, и я зашипел от неприятной боли. Лина встрепенулась, тонкими пальцами смахнула виновника этой противной боли и поцеловала маленький ожог.

Прямо как мама в детстве.
Может, она - моя вторая мама?

Снежинкой Лина улетела в свою комнату, я же на автомате налил вазу, поставил ее посередь обеденного стола, и гордо поправил цветы в ней. Такие белые, чистые. Как душа только родившегося ребенка. Мы же, пожившие подольше были запятнаны, измазаны в собственных грешных мыслях, недостатках. Теперь я понял, почему Лина так упорно высветляет, выжигает свои волосы - она тоже хочет, инстинктивно хочет быть чистой, невинной. Послышался визг в соседней комнате; визг радости, который я слышал впервые. Дал рукой по радио, думая, что так его починю, поставил стул на обыденное место, уселся на подоконник. Свежий, мокрый воздух кружил здесь.

Лина вошла в коридор; даже при выключенном свете я все видел - зрение обострилось. Вокруг нее плясали огоньки пламени, кружили, витали, маячили. Глаза ее горели, щеки порозовели, а губы блистали алой, кровавой помадой. Изысканнось, страсть, похоть в одном флаконе. И это я с ней это сделал. Извратил собственную мать. Предал бога. Отдался дьяволу на выкуп.

— Как тебе? - Тихо спросила она, покрутившись. Я заметил голые пятки, ногам Лины наверняка холодно, но у нее же нет ничего под стать этому наряду.

— Ты прекрасна. - Я подошел поближе и вгляделся в это знакомое-незнакомое лицо. По щеке ее текла слеза.

Кажется, двое ребятишек вылезли из болота, много лет назад затянувшего их с головой.

Потянул за руку Лину к ванной; там висело единственное зеркало на всю нашу квартиру. Зажег лампочку, раскрыл дверь. Кое-как мы протиснулись вместе в маленькое помещение. Несколько секунд она неверяще вглядывалась в свое лицо, в свое платье. Я снял маску. Лина закрыла рот рукой. И закричала, зарыдала, завыла. Выбежала из ванной, хлопнула входной дверью. Я несколько секунд стоял, не двигаясь, рассматривал себя в зеркале. А затем ринулся за ней.

На улице было промозгло и холодно. Там бушевал, плакал, мерз грустный и донельзя отчужденный октябрь. Люди прятались от него под зонтами, скрывались за длинными полами пальто. Лужи, черной нефтью разливающиеся в одном из переулков, бороздили пары ботинок, туфель, резиновых сапожек. Дома потемнели, в мокрых разводах на стенах поблескивали ржаво-желтые глаза фонарей. Машины стремительно проносились мимо спеша куда-то. Тучи серым ворохом клубились на небе, луна спряталась.

Царила она. Осень.