Ноунейм | РЕДАКЦИЯ

#20 Это сопротивленье приказу тлеть

  Остановившись у его дома, я понял, что бежал явно зря - легкие, казалось, сейчас разорвутся напополам от невыносимой боли. Так же. неприятным открытием номер два для меня было то, что я за все это время так и не узнал номер квартиры Лиса, а вернее, забывал спросить или поинтересоваться. Этот весьма интересный персонаж завораживал меня каждый раз ровно настолько, что я становился его подопытным животным; верным псом, тенью следующим за одним лишь напоминанием о нем. Но, к счастью, гурьба подростков подошла ко мне, поинтересовавшись, "не на вечерину ли я",и под общий гул кто-то из них со всей дури дернул входную дверь. От такой неожиданности последняя, к слову, сдалась сразу же, недовольно проскрипев. Тем временем единая масса тел со мной в том числе поднималась по лестнице, невозможно громко свистя и шумя. На третьем этаже парень, шедший впереди, застучал кулаком в дверь. Сопровождение согласно засвистело. Через секунду из щелки на нас уставился Лис, широко улыбаясь.
- Кутим, малышня! - крикнул он и пропустил всех внутрь.
Вся компания была, естественно в сборе. Но незнакомых лиц было гораздо больше, как оказалось. Лис жил в просторной трешке-студии. На стенах, столах, и всех остальных поверхностях валялись рисунки, эскизы, письменные принадлежности, ручки, краски и прочее. Громыхали колонки с музыкой неизвестного мне происхождения. Со стола стащил банку пива и устроился в уголке, наблюдая за сумасшедшими движениями молодежи. Спустя некоторое время меня заметил Лис, радостно шатающийся по своей квартире, словно впервые.
- Пошли со мной, сейчас будет самое интересное.
Он прихватил с собой Макса, который был в это время занят красочным спором о пользе и вреде барбитуратов, и потащил нас наружу.
Втроем мы вышли из шумящей квартиры; уши мои уже раскалывались от дикого сочетания громких звуков, никак не желавших успокаиваться. «Гости» расползались по лестничной клетке, окрашенной в мерзостный зеленовато-облезлый цвет. Цветы по периметру ощетинились, недовольно глядя на нас, слабая лампочка немного мигала. Из маленьких окон у потолка просачивался тяжелый, ржавый отсвет уличного фонаря. Мы с Максом уселись на лестницу, Лис спустился на площадку ниже, и замер. Лицо его мгновенно преобразилось; брови изогнулись в тонком душевном волнении, все лицо вытянулось. Он взмахнул рукой, которую холодила банка пива, не торопясь зажег сигарету, которая была единственным огоньком, подсвечивающим его лицо, и, приготовившись, начал скандировать.
«я любил бы тебя и курящей,
безнравственной, пьющей.
я любил бы тебя будь ты замужем
или с ребёнком.
я продолжу любить, даже если мне череп расплющит.
даже если вся память затрётся, как старая плёнка.

я любил бы тебя всё равно, и не важно, как будет;
всем измученным сердцем, всей грязной забитой аортой.
мне плевать на людей. мне плевать, что подумают люди;

я любил бы тебя.
я любил бы тебя даже
мёртвой.»

Все замолчали. Я, словно, пробудясь ото сна, не торопясь захлопал ему. Это был типичный Питерский вечер, с его странной, извращенной интеллигенцией, околачивающейся в старой парадной.
Я оглянулся, уже вся тусовка крутилась рядом, им понравилась идея с домашним «театром». Лис уселся рядом со мной, руки его дрожали, а сигарета догорела до фильтра, ни разу так и не побывав в употреблении. С его лба стекал пот. Вот он, современный поэт. Его не найти в дорогих заведениях, в новом, прекрасном сюртуке. Здесь и сейчас, темным, осенним вечером, истинное волшебство творится вокруг. И все это понимали. Здесь находилось своеобразное «сообщество мертвых поэтов».
На сцену выпрыгнула девушка, чернобровая, с коротким каре. Глаза ее лихорадочно блестели; было видно, что сие действо ей оказалось очень по душе.
— Кто она? — шепнул я Лису, и очередной раз похолодил горло хмельной жидкостью.
— Местная знаменитость, поэтесса. Ямайка. — На ее имени Лис фыркнул, показывая свое недовольство.
— А что?.. — хотел было спросить я, но парень прикрыл мой рот рукой.
Девочка со странным именем прочертила носком ботинка невидимый круг, словно отделилась ото всех остальных. Сделала шаг в кромешную тьму, и начала.

«это то, что пишется, пытку для,
на пути от личности до нуля
это выраженная словесно
выжженная земля
это сопротивленье приказу тлеть,
память об объятье, изъятом впредь,
это смерть, которая хочет выкуп,
каждый день растущий на треть
все казённое, кроме мата, петли, зимы,
и мы шутим взаймы и трахаемся взаймы
чтобы не достаться живыми, мы пьем настойку
из зелёнки и сулемы.»
Тихий голос ее становился все крепче с каждым словом; наливался силой, исходящей из глубины души.
«обещай мне: была и другая я,
узкие страницы, обрывистые края
уцелело издание с полным небом,
и его найдут мои сыновья
расскажи мне, как мы увидимся никогда
легкие, как ветки, прощенные, как вода,
в заколдованном доме, где музыка ниоткуда
и в чулане звезда»

На последнем слове голос ее оборвался; словно птица, умирающая птица, Ямайка крикнула, и вскрик этот надолго остался где-то там, в глубине моей души. Он резонировал, отталкивался от стенок, и с каждым мгновением все расширял черную дыру внутри. В ней не было ничего, даже боли. Лишь одна, всепоглощающая тишина и единение. Смертельные составляющие.
«Ямайка, Ямайка, Ямайка...» — крутилось в голове. Лис тем временем ткнул мне острым локтем в бок и привел в чувство.
— Что, понравилось?
— Очень.
И это была правда. Я поежился. За окном собрались тучи. Там шел дождь, холодный и отчужденный. Лис похлопал меня по плечу и встал. Макс с зеленым мальчиком как всегда были рядом.
И только сейчас я понял, что два черных уголька, — Ямайкиных глаза, внимательно следили за мной из темноты. Я поежился, допил вторую или третью по счету банку, и, улыбнувшись той самой развязной улыбкой, сопровождающей всех частично или полностью пьяных людей, похлопал по пустующему месту рядом со мной. Намек был понят.