Рассвет на пятом этаже

Двадцать один. Возвращение на балкон

Наутро пришёл Юра.

Притащился – окрестил про себя его появление Макс, но не брезгливо или пренебрежительно, а скорее, снисходительно. Даже, нет, констатировал факт. Так это называется.

– Выглядишь как собака побитая, – отметил он с порога – вместо приветствия.

Удар ли вотместку с его стороны?

Юра ухмыльнулся под капюшоном и ответил, не поднимая глаз:

– Ты тоже – неплохо. Как чорт.

И Юра расхохотался – весело, задорно. Так, что казалось, его вот-вот разорвёт. Макс подхватил его хохот. Эхо пустого подъезда подхватило и отразило от железобетонных стен.

Ха.

Ха.

Ха.

Ха.

Ха.

Отголоски.

Макс замолк. Оглянулся через плечо в темноту тесного коридора. Там – Лиза, спит...

Юра не замолкал.

Макс приставил палец к губам.

– Ч-ч-ч, Лизку разбудим.

Юра смолк – но не угомонился: продолжал трястись всем телом, как тикозник. И движения у него были – тикозные, угловатые. При этом – замедленные. Казалось, можно видеть, в какой момент в какой точке находится его рука, когда он потянулся стереть выступившие слёзы с зажмуренных глаз.

– Ладно. Пойду полежу, – решил Юра, отсмеявшись.

Макс отстранился к стенке, давая ему зайти.

– Давай. Мне уйти? – спросил.

– К бабе своей торопишься?! – фыркнул Юра, но тут же сменил тон на совершенно серьёзный. – Останься.

Макс опешил.

Юра оставил его. Он пошёл к Лизе.

На самом деле, всю жизнь Тресвятский испытывал необъяснимый страх перед тишиной. Ещё страшнее ему становилось, когда тишину методично нарушали монотонные звуки: будь то чьё-то дыхание или тиканье часов. Если бы его спросили, он не смог бы назвать отправной точки этого страха. Он всегда присутствовал в его жизни – как предрасположенность к болезни Альцгеймера у его бабки.

В тишине Тресвятский в метафорическом смысле приобретал газообразное состояние: стремился заполнить собой всё пространство и рарежался. Поэтому – говорил.